Шор Владимир Ефимович
"Доктор Паскаль"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Владимир Ефимович Шор
"Доктор Паскаль"

   Намерение завершить эпопею "Ругон-Маккары" романом, который представлял бы собой ее научный и философский итог, возникло у Золя более чем за два десятилетия до фактического начала работы над "Доктором Паскалем". Эта идея сразу же связывается в воображении романиста с придуманным им образом второго сына Пьера Ругона, ученого-медика Паскаля. Золя издавна задумал поручить этому персонажу изучение рода Ругон-Маккаров, высказать его устами вытекающие отсюда обобщения, сделать его носителем своих философских выводов о законах, управляющих жизнью, о будущем человечества, о роли и обязанностях в мире каждого рождающегося на свет человеческого существа.
   В наброске плана серии, переданном Золя в 1869 году издателю Лакруа, роман "Доктор Паскаль" еще отсутствует. Но уже в первом открывающем эпопею романе "Карьера Ругонов" выводится пытливый врач и мыслитель Паскаль Ругон, для которого его собственное семейство становится объектом научного наблюдения и изучения. В конце романа перед мысленным взором Паскаля вырисовывается будущее его семьи, которому еще только предстоит быть описанным в многочисленных томах эпопеи Золя. "Паскаль пристально смотрел на безумную, на отца и на дядю; в нем сильнее всего говорил эгоизм ученого. Он изучал мать и ее сыновей с любопытством натуралиста, наблюдающего за метаморфозой насекомого. Он думал о том, как разрастается семья, подобно стволу, дающему множество разных побегов, как терпкие соки разносят одни и те же зародыши в самые отдаленные стебли, изогнутые на разный лад по прихоти солнца и тени. На мгновение, точно при вспышке молнии, перед ним предстало будущее Ругон-Маккаров, этой своры выпущенных на волю вожделений, пожирающих добычу в сверкании золота и крови".
   Не позднее 1873 года Золя составил второй набросок плана серии, впервые опубликованный писателем Эдуардом Родом в 1878 году в его брошюре "По поводу "Западни"". В наброске есть заметка: "Роман научный. Паскаль и Клотильда. Ввести в него снова Пьера Ругона, Фелисите, Антуана Маккара, Паскаля Ругона лицом к лицу с сыном Максима. Этот внук Аристида Саккара, Шарль Ругон, родился в 1857 году от горничной его жены Рене, мачехи и любовницы Максима. Вот его ярлык, его обозначение на генеалогическом древе: "Наследственность возвратная, сказавшаяся через три поколения. Духовное и физическое сходство с Аделаидой Фук. Последняя степень вырождения рода"".
   Таким образом, уже в начале 70-х годов автором "Ругон-Маккаров" были намечены все основные линии последнего романа серии.
   Паскаль Ругон вторично появился перед читателем эпопеи в романе "Проступок аббата Муре" (1875). Ему здесь едва исполнилось пятьдесят, но весь облик доктора уже совершенно таков, каким мы видим его в романе, названном его именем: "...он был сед как лунь. Красивое и правильное лицо его, обрамленное длинными волосами и бородой, светилось умом и добротою". Паскаль сообщает своему племяннику Сержу Муре сведения, которые свидетельствуют об особой роли, уготованной доктору в общем замысле эпопеи. Он говорит о том, что "непрерывно следит" за членами их семьи и хранит у себя "списки их деяний" вместе с гербариями и медицинскими заметками. "Когда-нибудь", добавляет он, "можно будет воссоздать славную картину их жизни... Поживем -- увидим!"
   Через три года после "Проступка аббата Муре" выходит роман "Страница любви". К нему Золя впервые прилагает генеалогическое древо Ругон-Маккаров. В связи с этим он в предисловии говорит о замысле последнего романа серии, также в первый раз знакомя с ним читателя.
   "Его генеалогическое древо, -- пишет Золя, -- следовало приложить только к последнему тому. Восемь томов уже появилось, готовятся еще двенадцать; вот почему у меня не хватило терпения. Позднее я перенесу древо в последний том, и там оно составит одно целое с действием. По моей идее, оно является результатом наблюдении Паскаля Ругона, медика, члена этой семьи, который будет главным героем завершающего романа серии, научного заключения всего моего труда. Доктор Паскаль осветит это генеалогическое древо своим анализом ученого, дополнит точными данными, которые я вынужден был опустить, чтобы не повредить будущим эпизодам. Естественная и социальная роль каждого члена семьи будет окончательно определена..."
   Вместе с тем Золя говорит, что генеалогическое древо следовало опубликовать уже в первом томе, чтобы показать план серии целиком. Он уверяет, что древо было составлено уже в 1868 году, до того как была написана первая строчка. Если бы он еще промедлил с публикацией древа, его начали бы обвинять в том, что он "смастерил его потом". Писатель с гордостью заявляет, что с 1868 года не отступает ни на шаг от намеченного плана.
   Как может видеть каждый читатель "Доктора Паскаля", идея, высказанная в предисловии к "Странице любви", действительно была через пятнадцать лет воплощена в художественную форму.
   На протяжении 80-х годов Золя в письмах к разным лицам несколько раз снова упоминает о своем замысле, который прочно установился и только ждет своего осуществления.
   8 июня 1892 года Золя сообщает своему корреспонденту, литератору Сантен-Кольфу: "Я уже начинаю собирать документы для "Доктора Паскаля". Я спешу приняться за работу, чтобы моя ужасная серия была наконец окончена через год".
   В конце первой недели декабря 1892 года Золя в интервью газетному репортеру сообщает для сведения широкой публики, что уже начинает писать "Доктора Паскаля". Он говорит, что до мая ему предстоит испытывать "муку". "Рождение книги составляет для меня отвратительную пытку, так как ей никогда не удастся удовлетворить моей потребности к всеобщности и единству".
   В другом письме Сантен-Кольфу, от 25 января 1893 года. Золя жалуется на то, что должен перечитать все романы своей серии: это для него -- тяжкий труд. Он сообщает также, что ему пришлось снова приняться за генеалогическое древо, пересмотреть и дополнить его. В том же письме Золя пишет, что для него оказалось необходимым познакомиться с "ходом идей современной науки о наследственности и в связи с этим перелистать довольно много медицинских книг". Упоминая о совершенной им незадолго перед тем поездке в его родной город Экс, в Провансе, Золя отмечает, что она ему "сильно пригодилась для описания среды".
   Создаваемую книгу Золя определяет как "довольно короткий роман страсти, с очень небольшим количеством действующих лиц, очень простой". В этом письме любопытно замечание Золя о том, что новый роман "будет в некотором роде заключением серии "Ругон-Маккары", но заключением не совсем, как бы сказать, окончательным, в точном смысле этого слова, так как здесь, на земле, ничто, в сущности, не кончается". Золя, конечно, имеет здесь в виду главную философскую идею романа, благодаря которой двадцатитомная эпопея, содержащая столь многочисленные картины "безумия и позора", должна была завершиться оптимистическим аккордом, -- идеей бесконечности и благости жизни, оправданной в себе самой и непрерывно очищающейся от скверны.
   Золя, являвший собой пример дисциплины и организованности в творческом труде, с точностью до дней знал, сколько времени займет у него работа над романом. В уже цитированном письме от 25 января 1893 года он извещает Сантен-Кольфа, что начал писать роман 7 декабря и закончит его в половине мая, начнет печатать его 18 марта в "Ревю Эбдомадэр" ("Revue Hebdomadaire") и закончит в субботу 17 июня, а около 20 июня роман появится отдельной книгой у издателя Шарпантье. Золя точно выполнил этот план: 7 мая 1893 года была написана последняя строка романа. Печатание его также состоялось в предусмотренный срок. Уже первые публикации в "Ревю Эбдомадэр" вызвали бурные нарекания ряда читателей из числа ярых противников натуралистической школы и ее главы. По их требованию издатели Плон, Нурри и КR ограничили печатание романа частью тиража, заменив его в остальной части другим романом.
   21 июня 1893 года издатели Шарпантье и Фаскель устроили в Булонском лесу празднество в честь выхода романа "Доктор Паскаль" и окончания "Ругон-Маккаров". На банкете председательствовал Раймон Пуанкаре, в ту пору молодой министр народного просвещения. Через несколько недель Золя был награжден орденом Почетного легиона. Этим заигрыванием с авторитетным писателем, беспощадным критиком буржуазного общества, правительство буржуазной Третьей республики хотело продемонстрировать свою "радикальность" и снискать себе популярность в демократических кругах. Реакционеры, злобно ненавидевшие Золя, возмутились этим жестом республиканских властей. О степени их озлобления свидетельствует статья Э. Дрюмона в "Либр Пароль" ("Libre Parole"): "...Вы осмеливаетесь, г-н Пуанкаре, предоставить почетный знак, обрывок славного пурпура, писателю, который изобразил Мукетту, показывающую свой зад, описал противоестественную связь Нана и Атласной. Г-н министр, вы просто смешны".
   
   Работа над романом шла быстро, так как к тому моменту, когда Золя стал писать его первую страницу, у него на столе, как всегда, уже лежала объемистая пачка подготовительных материалов. Эти предварительные записи, хранящиеся в Национальной библиотеке в Париже, содержат уже все существенные компоненты романа. Сюда занесены данные, необходимые для правдивого, с точки зрения натуралистической эстетики, изображения "среды" и обстоятельств действия, обильные сведения по различным важным для романа вопросам, почерпнутые из книг, сообщений компетентных специалистов и личных наблюдений. Здесь же мы находим окончательный план произведения, полную характеристику персонажей, заметки философского рода. Непосредственному созданию самого романа предшествовало составление его наброска, резюме отдельных глав с указанием времени, необходимого для их написания, и полной "канвы" (т. е. подробного конспекта по главам). Последние документы, однако, в архиве Золя в Национальной библиотеке отсутствуют. Изъятые оттуда по неизвестной причине, они попали за границу, дважды, в 1925 и в 1927 годах, продавались за большую сумму с аукциона и, оказавшись в чьем-то частном владении, бесследно исчезли для всех изучающих творчество Золя.
   На подготовительной стадии Золя делает новые записи о Плассане, вымышленном южном городе, который уже не раз был местом действия романов серии, составляет подробный план усадьбы Сулейяды, собирает сведения, касающиеся различных финансовых махинаций, чтобы описать аферу с состоянием Паскаля. Клиническую картину развития грудной жабы он заимствует из учебника терапии профессора Дьелафуа, а для описания кончины Паскаля использует рассказ о смерти бывшего премьер-министра Жюля Ферри, умершего в начале 1893 года. Терапия, применяемая Паскалем в 1873 году, воспроизводит медицинскую практику того времени, когда создавался роман. Так, подкожные впрыскивания нервного вещества -- это не что иное, как нашумевший в ту пору метод известного французского физиолога Броун-Секара. Дальнейшее развитие этого метода -- впрыскивание воды, а также разработка законов гиподермии были осуществлены доктором Морисом де Флери, который показал на практике, что дистиллированная вода оказывает то же действие, что и препарат Броун-Секара -- "секардин" и нервная вытяжка К. Поля. Впоследствии Морис де Флери опубликовал свои свидетельства относительно источников, использованных по этим вопросам Золя. Ряд других медицинских сведений доставили романисту видный естественник Пуше и психиатр Моте (последний положительно, хоть и с оговоркой о малой возможности такого случая, ответил на вопрос, возможно ли внезапное пробуждение сознания у старухи ста пяти лет, около четверти века пребывающей в безумии).
   "Доктор Паскаль" был задуман как роман во славу науки, познания законов бытия неутомимо ищущим интеллектом ученого. Преклонение перед наукой, как средством проникновения в самую сокровенную сущность человеческой жизни и активного воздействия на ее развитие, определило всю деятельность Золя -- писателя и мыслителя. Хорошо известно, под какими влияниями сложилась эта философская концепция Золя, преломившаяся в стремление построить на научной основе и эстетику, создать научный, "экспериментальный" роман. Ошеломительные успехи естественных наук, развитие позитивистской философии, видевшей в переходе к научному мышлению путь к разрешению всех задач, стоящих перед человечеством, -- вот те факторы, под воздействием которых сложилась концепция "научного" романа, сформировавшаяся у Золя еще до начала работы над задуманной серией. Впоследствии свои идеи о построении художественного творчества на научной основе он развил в ряде теоретических работ, собранных в сборниках "Романисты-натуралисты", "Экспериментальный роман", "Кампания" и др., опубликованных, главным образом, в начале 80-х годов.
   Теперь проблема роли науки в жизни человеческого общества составила самое содержание романа, естественнонаучное исследование стало объектом художественного изображения. Золя снова обращается к источникам по этому вопросу. Он делает длинные выписки из статьи Мельхиора де Вогюэ о философе-позитивисте Эрнесте Ренане, чья книга "Будущее науки" проникнута пафосом прославления научного познания. Вогюэ так излагает концепцию Ренана: "Вселенная подчиняется неизменным законам, отступления от этих законов быть не может. Будущее человечества в прогрессе разума, в помощи науки. Единственный способ научного познания -- индуктивный. В первом ряду стоят естественные науки, затем -- исторические, поскольку они пользуются аналитическими методами естествоиспытателя или химика. Познание истины при помощи науки есть тот высший идеал, к которому должен стремиться каждый человек. Все, за исключением истин научных, лишь химеры и суета сует, истины эти трудно познаются, но никогда не пропадают".
   Разрабатывая замысел серии, Золя, под влиянием концепции Ипполита Тэна, пришел к убеждению, что определяющими регуляторами психики и деятельности человека являются наследственность и среда. Действие этих факторов он решил показать на судьбе рода Ругон-Маккаров.
   Находясь в круге идей позитивистской философии, Золя придал чрезмерно большое значение физиологическому началу и склонен был считать, что от него, главным образом, зависит эмоционально-психический склад и поведение человека.
   Еще в конце 60-х годов Золя тщательно изучал научные труды по физиологии и медицине.
   Особенную роль для формирования его представлений сыграли труды знаменитого Клода Бернара "Введение в изучение экспериментальной медицины" и "Лекции по экспериментальной физиологии в приложении к медицине", исследование Шарля Летурно "Физиология страстей" и сочинение доктора Проспера Люка под названием "Философский и физиологический трактат о естественной наследственности". В романах серии, однако, биологический фактор -- дурная наследственность в роду Ругон-Маккаров -- играет весьма малую, подчиненную роль.
   Характеры персонажей определены в основном социальной средой, и даже в качестве наследственных признаков им приданы такие особенности, которые могли быть порождены только общественными условиями. В книге "Экспериментальный роман" Золя писал: "Я полагаю, что вопрос наследственности оказывает сильное влияние на интеллектуальную и эмоциональную деятельность человека. Я придаю также большое значение среде. Когда-нибудь физиология объяснит нам механизм мысли и страсти. Мы узнаем, как функционирует индивидуальный организм человека, как он думает, как любит, как приходит от разума к страсти и к безумию. Но эти процессы совершаются не изолированно, не в пустоте, человек живет не один, а в обществе, в социальной среде, а потому для нас, романистов, приобретает значение социальная среда, постоянно изменяющая эти явления. Больше того, главный предмет нашего изучения -- это постоянное воздействие общества на человека и человека на общество".
   Таким образом, даже самые физиологические особенности человека Золя ставил до известной степени в зависимость от общественных условий жизни.
   Но так или иначе, в своем последнем романе он решил поручить главному герою изучение проблемы наследственности на примере рода Ругон-Маккаров, показать, какими сочетаниями психо-физических признаков, унаследованных от предков, определяются характеры и судьбы членов этого семейства. В интервью журналисту Луп де Роберу Золя сообщал: "Прежде чем начать "Доктора Паскаля", я хотел знать, какой путь совершил вопрос о наследственности после 1809 года, и справился об этом у старого друга Флобера и моего -- Пуше, хранителя Музеума. Я также беседовал с молодыми людьми Морисом де Флери и Робеном и узнал, что этот вопрос почти не сдвинулся с места".
   По-прежнему руководствуясь трактатом Люка, Золя, однако, как явствует из предварительных записей и из самого текста романа, ознакомился с трудами многих других ученых, занимавшихся этой проблемой.
   Золя много размышлял не только над основным учением Дарвина, но и над многими другими его идеями в области биологии. Его весьма интересовала выдвинутая Дарвином теория пангенезиса (учение о так называемых "геммулах" -- носителях наследственности), он был знаком с теорией перигенезиса знаменитого немецкого естествоиспытателя Эрнста Геккеля, математическим методом разработки вопросов наследственности ("биометрией"), предложенным английским антропологом Френсисом Гальтоном, и учением последнего о так называемом "корневище" (особом средоточии в организме наследственных признаков). Он специально изучил новые для того времени труды известного немецкого ученого Августа Вейсмана и с большим интересом отнесся к его теории зародышевой плазмы, переходящей из поколения в поколение и несущей в себе наследственные признаки.
   В подготовительных материалах остались следы попыток применить некоторые из этих теорий к анализу характерологических свойств Ругон-Маккаров. Сохранилась схема, на которой отдельные члены семьи условно обозначены кружками, разделенными на секторы, закрашенные разными цветами. Это не что иное, как приложение к конкретной задаче математической теории наследственности Гальтона. Отзвуком этого увлечения в самом романе является упоминание о намерении доктора Паскаля использовать математическую калькуляцию для определения наследственных долей в каждом индивиде.
   Особенно подробно разработан в подготовительных материалах образ доктора Паскаля. Этот образ был по многим причинам чрезвычайно важен для Золя, и он на протяжении многих лет исподволь лепил его в своем воображении, давно уже решив отвести ему главное место именно в последнем романе серии. Паскаль -- воплощение идеала Золя, его веры в будущее человечества. Он, с его бескорыстным служением пауке, с его честностью, добросердечием, самоотверженностью, способностью испытывать только возвышенные чувства и совершать лишь одни благородные поступки, противопоставлялся писателем всему тому мрачному миру своекорыстия, стяжательства, нравственной низости, панорама которого была развернута в предыдущих романах серии. Положительные персонажи появлялись и в других романах, но именно в образе Паскаля сосредоточены самые заветные мысли и чаяния Золя. Член того же поврежденного в истоках и вырождающегося семейства Ругон-Маккаров, доктор Паскаль был призван самой своей личностью лишить силы проклятие наследственных пороков, казалось бы, тяготеющее над всем этим родом, который деградирует нравственно и физически.
   Золя считал доктора Паскаля одним из лучших представителей человечества -- тех, кому только и можно доверить его судьбу. Утверждая решающую роль науки в общественном развитии, Золя, естественно, приходил к возвеличению ее "жрецов" -- ученых. Натуралистическая эстетика не допускала прямой авторской проповеди, но она не возбраняла доверить выражение взглядов и убеждений автора объективно изображенному персонажу. Этой цели и должен был послужить образ доктора Паскаля.
   Золя не только передал Паскалю свои идеи, но и внес в описание его судьбы автобиографические моменты, сыгравшие существенную роль в его собственной жизни. Любовь Паскаля и Клотильды в значительной степени представляет собой опоэтизированный рассказ о поздней любви писателя к молодой женщине Жанне де Розеро, впоследствии матери двух его детей. Первоначально Золя собирался использовать для образа Паскаля факты биографии Клода Бернара "с тревогами его частной жизни, которые мешают заботам ученого и странно переплетаются со спокойными радостями лаборатории". Однако писатель тщательно отбирал материал, подчиняя его идее произведения. Личная драма Клода Бернара, который был, по словам Золя, "мучеником супружеских уз", оказалась непригодной для романа о торжествующей силе жизни, которая находит свое воплощение в совершенно земной и при этом весьма возвышенной любви. Не конфликт между "личной" жизнью и научным творчеством, а, напротив, гармоническое их сочетание должно было утверждаться в этом романе.
   Общественную значимость роману придавало выдвижение на первый план другого конфликта: истинной любви и высокого интеллекта с враждебными им косными силами -- своекорыстием и хищничеством, религиозными предрассудками, буржуазным лицемерием. Паскаль, погибающий в борьбе с этими силами, должен был, по замыслу автора, вырасти в подлинно трагическую фигуру.
   В подготовительных материалах намечен уже был комплекс воззрений Паскаля. Особенное внимание фиксируется на центральной идее философии Золя, глашатаем которой сделан этот персонаж: это -- прославление, почти обоготворение жизни. "Доброта и веселье", записывает Золя, "идущие не от здоровья -- ибо он на грани болезни -- но от самой страстной любви к жизни". И далее: "Против пустого, праздного существования. Труд, деятельность приносят все: и здоровье, и веселье, и доброту".
   Философия "жизни" формулируется следующим образом: "Жизнь -- великий двигатель, душа мира. Все знать, все предвидеть, все принимать, поставить природу нам на службу, жить в спокойствии удовлетворенного разума".
   Доверяя доктору Паскалю выразить эту оптимистическую философию, призванную венчать все здание эпопеи, Золя возлагал на своего героя задачу защитить перед лицом недоброжелателей и врагов самого автора "Ругон-Маккаров". "Он защитит смелость моих речей, решимость говорить все, смелость моего анализа, мое изображение зла, жизнь в истине, и тут-то мне сослужат службу высказывания Паскаля: хотеть все излечить, исправить, затем -- приятие жизни как таковой, с верой в ее творческие силы".
   
   Оценивая место и значение "Доктора Паскаля" в эпопее "Ругон-Маккары" и во французской литературе конца XIX века, нужно рассматривать этот роман в связи с идейно-политической обстановкой эпохи.
   Очевидно, что надежды Золя на науку как на единственную силу, которая сама по себе способна преобразить мир, были утопическими и идеалистическими. Следует, однако, иметь в виду, что для Золя, не дошедшего в своем идейном развитии до понимания того, какие реальные общественные силы способны опрокинуть ненавистный ему собственнический строй, вера в науку была единственной почвой для социального оптимизма. Золя заимствовал эти идеи из философии позитивизма, во многом ущербной, несущей в себе признаки упадка буржуазной идеологии. Но взял он то, что у позитивистов было действительно прогрессивно: провозглашение огромных возможностей человеческого познания, утверждение высокой роли науки для социального прогресса. Золя не разделял агностических оговорок позитивистов о невозможности познать истинную сущность вещей, не сводил науку к простому описанию и классификации явлений. В отличие от своих учителей в философии -- Тэна, Ренана, -- Золя устами доктора Паскаля утверждал безграничные возможности науки, способность человека непрестанно расширять область познанного, отодвигать все дальше границы неведомого. Доктор Паскаль в споре с Клотильдой решительно отвергает агностицизм, с иронией говоря об известном софистическом аргументе противников материализма. "...Наши ощущения весьма несовершенны, а раз мы познаем мир только через них, выходит, что он и вовсе не существует... Что же остается? Раскрыть двери безумию, самым нелепым химерам, броситься во всякую чертовщину, пренебрегая законами и фактами..."
   Паскаль отрицает наличие непознаваемого, он признает, что существует только еще не познанное. "...Ты считал, что наука поможет постичь тайну мироздания", -- говорит ему Клотильда. "...По-твоему выходило, что мы идем все дальше и дальше семимильными шагами. Каждый день приносил новые открытия, новую уверенность. Еще десять, пятьдесят, ну, самое большее сто лет, -- небесная завеса раздвинется и мы познаем истину... И что же! Годы идут, но завеса не раздвинулась, и истина от нас все дальше..." Клотильда, в эту пору еще пленница религиозного миросозерцания, требует и от науки некоего божественного откровения, мгновенного раскрытия "великой тайны" мироздания. Но ее требования и к науке и к Паскалю неправомерны. Паскаль вовсе не претендует на то, что наука способна открыть сразу всю истину. Он понимает разницу между абсолютной и относительной истиной, но недостижимость абсолютной истины его, в отличие от Клотильды, не обескураживает. Клотильда говорит ему: "...Ты даже соглашаешься, что мы никогда не постигнем всего до конца; и вот выходит, что единственный смысл жизни в бесчисленных завоеваниях неизвестного, в непрестанном усилии познать еще больше..."
   Вечное стремление вперед, беспокойство человеческого духа -- таково, по мысли Золя, истинно достойное человека состояние и залог его новых открытий в окружающем мире. Поэтому-то, когда Клотильда, пережившая обращение, сохраняет от своего прежнего мироощущения томление по неведомому, утратившее, однако, уже мистический привкус, Золя рассматривает это ее неосознанное чувство как благородную неудовлетворенность, толкающую человека вперед, не дающую ему погрязнуть в утлом самодовольстве.
   Паскаль признает движение, изменение в самом процессе познания, выражающееся в смене одних устаревающих и опровергаемых фактами теорий другими. Но при этом он глубоко уверен, что область надежного, устойчивого знания неизменно расширяется. Он формулирует свой символ веры, в котором звучит непреклонная убежденность в могуществе познавательных способностей человека. "...Я верю, что будущее человечества -- в завоеваниях разума, вооруженного наукой. Я верю, что научные поиски истины и есть тот единственный высший идеал, к которому должен стремиться человек. Я верю, что, вне сокровищницы истин, добытых шаг за шагом однажды навсегда, все -- иллюзия и тщета. Я верю, что, познавая все больше и больше, человек приобретет безмерную власть и если не счастье, то, по крайней мере, ясность духа..."
   Нельзя достаточно высоко оценить борьбу Золя за утверждение величия человеческого разума, его пафос научного познания, если не иметь в виду их полемической направленности против религиозного миросозерцания и церковно-католической реакции во Франции того времени. Одновременно с работой над "Доктором Паскалем" Золя собирает материалы для романа "Лурд", в котором дает прямой бой религиозному мракобесию. С этим же мракобесием сражается Паскаль. Покушения фанатически настроенных Фелисите, Мартины и, поначалу, Клотильды на труд Паскаля -- это воинствующий поход религии против науки, разума.
   В конце концов Фелисите и Мартине удается погубить дело жизни Паскаля. Но это не означает их подлинного торжества, поскольку осталась озаренная светом истинного знания Клотильда.
   Золя хочет показать, что борьба трудна, что враг еще очень силен. Конец XIX века ознаменован во Франции оживлением религиозно-мистических настроений, религия активно переходит в контрнаступление. В политике плетут козни против Республики католические конгрегации, в философии выступает целая группа неокатолических писателей (Блондель, Леруа и др.), обрушивающихся на науку и противопоставляющих ей "волю". В литературе декаденты и символисты пропагандируют религиозно-мистический иррационализм. Устами Паскаля Золя указывает на заметно усилившуюся опасность попятного движения к мракобесию.
   "...Вот он, поворотный момент конца века. Мы пришли к нему в усталости и смятении от той уймы знаний, которые он вызвал к жизни!.. Да! Вот оно, воинствующее возвращение мистики, -- реакция на сто лет научных экспериментов..." Золя, отстаивающий науку, предстает в "Докторе Паскале" отнюдь не проповедником бесстрастного объективизма, но пламенным борцом против реакционной религиозной идеологии.
   Золя считал, что сам человек может быть научно познан прежде всего путем изучения наследственности. Паскаль произносит панегирик законам наследственности, открытие которых Золя приписывает ему, на самом деле заимствуя их полностью из трактата Проспера Люка.
   Золя заблуждался, придавая наследственности столь большое значение. В известной мере он сам обесценивает осуществленный им в эпопее глубокий и проницательный социальный анализ, заставляя своего героя интерпретировать в основном с точки зрения законов наследственности характеры и темпераменты, обрисованные в девятнадцати предыдущих томах серии. По сути дела, Золя склоняется, таким образом, к антропологическому принципу, сводящемуся к взгляду на человека прежде всего как на биологическое существо.
   И, однако, когда доктор Паскаль развертывает перед Клотильдой историю семейства, то есть фактически дает краткий обзор романов серии "Ругон-Маккары", он вновь воспроизводит перед читателем великолепную галерею порожденных определенной эпохой и средой социальных типов, которыми и замечательна эпопея Золя. Паскаль утверждает, что "...его семья представляет поучительный пример для современной науки, стремящейся с математической точностью установить законы физиологических и нервных отклонений, которые проявляются в каком-либо роду, вследствие изначального органического заболевания..."
   Но вопрос о человеке далеко не исчерпывается этими и медицинскими соображениями. Паскаль делает серьезные оговорки относительно влияния социальной среды и эпохи, вносящего существенные модификации в проявления наследственных черт. Именно поэтому он вправе заявить, что семейство Ругон-Маккаров -- "...документ истории, повествующий о Второй империи, от государственного переворота до Седана, ибо наши родичи, выйдя из народа, проникли во все слои современного общества: каких только постов они не занимали, подгоняемые своими непомерными аппетитами, этим чисто современным импульсом..."
   Каким будет психический и нравственный облик человека, доброму или злому началу суждено возобладать в нем, зависит в конечном счете от условий его существования, определяющих действие наследственности, -- такова одна из главных идей романа "Доктор Паскаль". Клотильда после смерти Паскаля понимает свое воспитание в доме дяди как эксперимент подавления благоприятной средой дурных наследственных задатков и поощрения хороших.
   Роман, в котором так много места уделено проблеме наследственности, по всему своему смыслу направлен против их фаталистического истолкования.
   Несмотря на то что в романе показано окончательное вырождение Ругон-Маккаров в символической сцене, где сведены родоначальница всего семейства безумная Аделаида Фук и обреченный на смерть слабоумный ее праправнук Шарль, центральная мысль Золя заключается в возможности преодоления наследственных пороков. Уже браки с представителями других родов, с точки зрения Золя, снимают это проклятие. Но главное, что может принести здоровье, -- это разумное лечение, рассчитанное на стимулирование жизненных сил, и прежде всего труд.
   На детей, рождаемых здоровыми и трудолюбивыми родителями, человечество вправе надеяться. Вот почему ребенок Паскаля и Клотильды, отпрыск того же семейства, может приобрести в романе символическое значение мессии человечества.
   Ошибка Золя в тенденции подменять социальные категории биологическими. Однако следует иметь в виду, что собственно в вопросах наследственности Золя был на уровне серьезной науки своего времени. В наше время источники Золя (Люка, Вейсман и др.), безусловно, устарели, и ныне нельзя разделять представление Вейсмана о якобы бессмертной зародышевой плазме. Открытия нашего времени, такие, например, как установление важной роли в передаче наследственных свойств дезоксирибонуклеиновой кислотой (ДНК), дают новое, значительно более глубокое представление о явлениях наследственности и вместе с тем утверждают идею об особых ее носителях в организме.
   Идеи Паскаля об оздоровлении человечества правильной терапией и трудом являются вполне разумными и оправданными, хотя и не могут служить заменой социальных преобразований. Они направлены, с одной стороны, против физического истощения подавляющей массы человечества в условиях капиталистического угнетения и против праздности собственнических классов -- с другой.
   Клотильда в споре с Паскалем приписывает ему желание улучшить человеческую породу посредством уничтожения слабых и больных. Это давало основания корить Золя за приверженность к лженауке евгенике, созданной Гальтоном и впоследствии взятой на вооружение фашизмом. Паскаль на самом деле бесконечно далек от этих идей. Он отрицает за природой "справедливость", но сам стремится к излечению и спасению больных и страждущих от недугов. В романе "Доктор Паскаль" Золя предстает истинным гуманистом. В то же время вера в спасительную силу труда говорит о глубоком демократизме писателя.
   Прославление жизни как великого начала бытия, которое благотворно само по себе, носит, на первый взгляд, в общественном отношении неопределенный характер и даже имеет отпечаток давно устаревших виталистических концепции (утверждение о "таинственной цели" жизни). Любовь Паскаля и Клотильды, от которой родится дитя, воплощает биологический оптимизм Золя. Она поднята в романе до символа вечного обновления и самовоспроизведения жизни. Биологическая основа этого оптимизма определяет его известную узость. Однако и здесь смысл апологии жизни следует связывать прежде всего с борьбой против распространяемого церковью реакционного учения, внушающего массам презрение к земной жизни. Опровержение его и утверждение жизнелюбия было актуально и прогрессивно в то время, когда создавался роман, и позже, в начале XX века. Той же апологии жизнелюбия посвящены, например, романы "Таис" Анатоля Франса и "Кола Брюньон" Ромена Роллана.
   
   Французская критика встретила роман "Доктор Паскаль" довольно неодобрительно. Андре Терье в "Журналь" ("Journal") писал, что в книге содержатся два романа, плохо соединенных друг с другом: роман о науке и роман о любви старика к молоденькой девушке. Внутренней связи двух тем критик не разглядел. Плохо отзывались о романе известные критики, противники Золя, Фаге и Брюнетьер. Эжен Ледрен в "Эклер" ("Eclair"), обронив несколько пустых комплиментов изобразительной силе Золя, постарался обесценить роман, заявив, что автор попытался "драматизировать оглавление" своей серии, "вдохнув пламя поэзии в генеалогическое древо", и что у него "мало философии".
   Лишь Ад. Баден в "Нувель ревю" ("Nouvelle Revue") восхищается романом, но не поднимается в своей критике выше восклицаний по поводу удач Золя в изображении отдельных типов и сцен. От оценки идей Золя автор статьи уклоняется. "С чисто научной точки зрения мы не возьмемся судить о ценности этого произведения", -- скромно заявляет критик. Жорж Пелисье в "Ревю энсиклопедик" ("Revue Encyclopédique") также толкует о распадении романа на разнородные части. Страницы о наследственности, которой будто бы только и должен был быть посвящен этот роман, кажутся ему несовместимыми с морально-философскими рассуждениями. Пелисье одобряет Золя за то, что он "старается смягчить горечь тоном более примирительным и либеральным". Уровень своего понимания Золя он обнаруживает снисходительной похвалой автору, в чьем новом романе, по мнению критика, не заметно "горького удовольствия, с которым Золя в других книгах старался принизить это же человечество".
   В целом французская критика оказалась не на высоте в анализе романа, обошла самое существенное в нем.
   В России роман вышел в том же году, что и во Франции, сразу в нескольких переводах, как тогда нередко бывало с произведениями популярных писателей. Одновременно были опубликованы переводы Пеллегрини (приложение к журналу "Свет"), В. Ранцова ("Вестник иностранной литературы"), К. Л. (изд. газеты "Новости"), З. Н. Журавской (изд. газеты "Русская жизнь"), анонима (журнал "Северный вестник"), Н. Шульгиной (изд. Карбасникова), Ф. А. Духовского (типография Московского университета), М. Басанина (изд. А. Суворина).
   Русская критика высказала о романе ряд интересных соображений. Известный историк западноевропейской литературы Л. Шепелевич в "Новостях" отметил, что в этом романе "Золя дал нам лучшие страницы своего нравственного кодекса", но подверг роман критике за неубедительное, с его точки зрения, обращение Клотильды. Золя будто бы ввел завоевание Клотильды Паскалем потому, что сам чувствовал психологическую недостоверность ее резкого поворота от религии к взглядам дяди под влиянием одних лишь идейных воздействий. В любовных же сценах, считает Л. Шепелевич, образ ученого-доктора неприятно снижается. Любопытно, что то же мнение разделяет А. П. Чехов. В письме к А. С. Суворину от 24 августа 1893 года он пишет о "Докторе Паскале": "Роман очень хороший. Лучшее лицо не сам доктор, который сочинен, а Клотильда. Я чувствую ее талию и грудь". В другом письме А. С. Суворину Чехов критикует роман: "Паскаль сделан хорошо, но что-то нехорошее есть в нутре этого Паскаля. Когда у меня ночью бывает понос, то я кладу себе на живот кошку, которая греет меня, как компресс. Клотильда, или Ависага, -- это та же кошка, греющая царя Давида. Ее земной удел греть старца, и больше ничего. Эка завидная доля! Жаль мне этой Ависаги, которая псалмов не сочиняла, но, вероятно, была перед лицом бога чище и прекраснее похитителя Уриевой жены. Она человек-, личность, она молода и, естественно, хочет молодости, и надо быть, извините, французом, чтобы во имя черт знает чего делать из нее грелку для седовласого купидона с жилистыми петушьими ногами".
   Противоположное мнение высказывает в "Книжках недели" беллетрист и популяризатор, издатель народнического журнала "Русское богатство" Л. Оболенский. Отмечая, что французская критика считает Клотильду жертвой, он относит это суждение не на счет того, что предметом ее любви оказался человек старый. Читатель против самого этого факта не стал бы возражать, лишь бы только любви молодой девушки удостоился "герой". По в глазах французской публики Паскаль, человек мысли, не является героем. Для Оболенского же доктор Паскаль как раз и есть новый герой, порожденный современной эпохой. Он пишет: "...заслуга Золя в том, что он дает новый тип героя, героя мысли, знания и человечности". Любовь Паскаля и Клотильды "естественно и законно психологически зародилась и развилась".
   Не всякая, впрочем, похвала последнему роману Золя на страницах русской печати содержала в себе прогрессивный смысл. Ф. Булгаков в суворинском "Новом времени" одобрительно пишет, что в этой книге "романист выказал себя по преимуществу истинным поэтом" и что он "завершил свое творение зрелищем чистоты, здоровья и жизни". Критик, однако, противопоставляет "Доктора Паскаля" предыдущим романам серии и пытается развенчать все реалистическое творчество Золя. По мнению Булгакова, автор романа будто бы, наконец, сам доказал несостоятельность созданного им направления в литературе, "того натурализма, который объявил жизнь мелочной и низкой, преисполненной безысходного горя, пошлости и низостей". Возможность перетолкования нововременцем философии Золя в духе примирения с действительностью свидетельствует о слабостях и расплывчатости положительной программы писателя.
   Ныне, однако, после того как советским литературоведением (труды М. Д. Эйхенгольца, М. К. Клемана, Б. Г. Реизова, А. И. Пузикова и др.) проведен марксистский анализ творчества Золя и, в частности, проблемы соотношения в нем социального и биологического начал, никакие недоразумения в оценке последнего романа серии и ложные его истолкования уже невозможны. Бесспорна его органическая связь со всей эпопеей, в которой, от начала до конца, несмотря на ошибки и заблуждения Золя, мы, по справедливости, видим прежде всего страстное отрицание уродств собственнического строя во имя высоких, истинно человеческих отношений между людьми.

-----------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Золя Эмиль. Собрание сочинений в 26-ти томах. Том 16: Доктор Паскаль. Роман. -- Москва: Издательство "Художественная литература", 1965.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru