Пузиков Александр Иванович
Золя -- публицист

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Александр Иванович Пузиков
Золя -- публицист

   Золя был прирожденным журналистом. Часто, особенно в молодые годы, журналистика спасала его от голода. Но не только денежные соображения заставляли Золя писать в газеты. Он чувствовал необоримую потребность в прямом разговоре с читателем. Ему было что сказать, и в каждой его статье и даже небольшой библиографической заметке или хронике мы найдем свежую мысль, остро и оригинально поданный материал. Журналистская работа сопутствовала Золя всю жизнь. Он любил ее и умело сочетал с художественным творчеством.
   Утверждение нового метода в литературе требовало от Золя огромного мужества. На него нападали, его обливали грязью: "Вот уже тридцать лет, как я каждое утро, прежде чем сесть за работу, раскрываю семь или восемь газет, которые подают мне на стол, и проглатываю свою жабу". И Золя не оставался в долгу, он не только защищался, но и нападал, убеждал, доказывал. Около двух тысяч статей принадлежат перу Золя, и это далеко не все, что учтено современной золяистикой. Конечно, среди этого множества газетных публикации не все равноценно. Многое кануло в Лету и вряд ли нуждается в воскрешении. Всегда строгий к себе, Золя отбирал лучшее, объединяя в сборники. Главным образом, это статьи, посвященные искусству, литературе, театру, но это также и публицистика, -- воинствующая, откликающаяся на самые злободневные вопросы современности. И порою трудно заметить грань, разделяющую Золя художественного критика от Золя -- публициста.
   Начало публицистической деятельности Золя относится ко времени Второй империи. В эту глухую пору истории Франции молодой Золя открыто заявляет о своих республиканских взглядах. В 1862 году он сотрудничает в газете "Ле Травай" -- еженедельнике республиканской оппозиции, основанном группой студентов во главе с молодым и в то время радикально настроенным Жоржем Клемансо. В одном из номеров этой недолго просуществовавшей газеты Золя опубликовал стихи, в которых были такие строчки:
   
   О! век мой отважный, вперед и вперед!
   Когда же кровавое солнце взойдет?
   
   Эти наивные строки не были какой-либо программой, но они свидетельствовали о жажде перемен, о ненависти к режиму Империи, о солидарности с оппозиционно настроенными кругами. Через четыре года, публикуя отдельным изданием статьи "Мой Салон", Золя напишет в посвящении Сезанну: "Знаешь ли ты, что, сами того не ведая, мы были революционерами?"
   Еще работая в книжной фирме Ашетта, Золя втягивается в газетную работу и сотрудничает в "Пти журналь", куда он еженедельно сдает небольшие заметки в сто пятьдесят строк. Кроме того, каждые полмесяца он поставляет критические статьи для лионской "Салю пюблик". Расставшись с Ашеттом, Золя расширяет свою журналистскую деятельность и пишет статьи для "Ревю контампорен" и "Эвенман". Позднее он отберет лучшие из статей и составит два сборника: "Что мне ненавистно" и "Мой Салон" (о них уже говорилось в литературном комментарии к тому 24 настоящего Собрания сочинений в связи с характеристикой эстетических взглядов Золя). Статьи в этих сборниках, как правило, посвящены искусству и литературе. Однако именно в них мы обнаруживаем характернейшие черты Золя-публициста. Им свойственна прямота суждений, резкость контрастов, задор и пафос молодости, убежденность в правоте, удивительная эмоциональность.
   "Ненависть священна. Ненависть -- это возмущение сильных и могучих сердец, это воинствующее презрение тех, в ком посредственность и пошлость вызывают негодование. Ненавидеть -- значит любить, значит ощущать в себе душу пылкую и отважную, чувствовать глубокое отвращение к тому, что постыдно и глупо. Ненависть дает облегчение, ненависть творит справедливость, ненависть возвышает" ("Что мне ненавистно").
   Золя обличает рутину в искусстве, рутину в жизни, так рьяно защищаемые бездарными властями Второй империи. Он противопоставляет этому все новое и молодое, что рвется наружу, за пределы официально установленных канонов и традиций. Особенно примечательна в сборнике "Что мне ненавистно" рецензия на книгу "История Юлия Цезаря", написанную во славу Второй империи. Автор книги утверждал, что такие великие люди, как Цезарь, Карл Великий, Наполеон, посланы на землю самим Провидением, чтобы предначертать народам пути, по которым им должно следовать. "Счастливы народы, -- говорил автор, -- которые понимают своих вождей и идут за ними". На сей призыв к бездумному подчинению народов "вождям" Золя отвечал мужественно и зло: "Я не верю в посланцев неба, приходящих на нашу грешную землю с такой миссией, которая требует кровопролития; ... на протяжении всей истории народы никогда не понимали завоевателей и шли за ними лишь до поры до времени; в конце концов они их отвергали и восставали против них".
   Золя не убоялся напечатать эту крамольную рецензию в сборнике "Что мне ненавистно", хотя до этого ее и отвергла газета "Эко дю Нор".
   В статьях "Моего Салона" Золя с той же отважностью выходит за рамки эстетических споров и вторгается в злободневные политические вопросы. Не может быть настоящего искусства и объективной его оценки, если в дела художников вмешиваются полицейские власти и если все подчинено регламенту: "...Вы знаете, что у нас во Франции люди крайне осторожны; мы не осмелимся сделать и шага, не имея надлежащим образом выправленного разрешения; а если мы и позволим человеку публично выступить с акробатическими трюками, то лишь после того, как он будет вдоль и поперек изучен специально назначенными людьми".
   "Мой Салон" завершала статья "Прощание художественного критика", по форме своей предвосхищавшая знаменитое письмо Золя к президенту Феликсу Фору -- "Я обвиняю!". Подводя итоги своим наблюдениям, Золя иронизировал:
   "Итак, суд надо мной окончен, и я признан виновным...
   Я совершил непотребство, ибо восхищался Курбе...
   Я допустил преступную наивность, ибо не сумел проглотить, не поперхнувшись, современную пошлость...
   Я изрыгал хулу.
   Я совершил страшное святотатство...
   Я поступил, как еретик...
   Я обнаружил дремучее невежество, ибо я не разделил мнений присяжных критиков...
   Я повел себя как бесчестный человек, ибо шел прямо к цели..." и т. д.
   Нельзя недооценивать роли публицистических выступлений Золя в эти годы (1865-1867). Они сыграли немалую роль в формировании антибонапартистских настроений и к тому же помогли ему самому набрести на идею создания цикла романов о Второй империи.
   С начала 1870 и до конца 1871 года Золя сотрудничает в органе республиканской оппозиции -- газете "Ла Клош". Здесь он публикует резкие антибонапартистские статьи, свидетельствующие о его последовательном республиканизме.
   В конце 60-х годов внутреннее положение Второй империи крайне обостряется. Половинчатые реформы, проведенные правительством Наполеона III в 1868 году, не помогли остановить роста антиправительственных настроений. В 1867 году провалилась военная авантюра в Мексике. В 1869-1870 годах правительство с помощью войска подавило несколько больших стачек рабочих. В воздухе пахло войной.
   Сотрудничая в "Ла Клош", Золя полностью отдался антибонапартистской кампании. В памфлете "Его сельское величество" он изображает деревенского мэра, который торжественно приглашает Наполеона III на постоянное проживание в местечке Гусиное Захолустье. Рисуя комическую встречу, которая ожидает Луп Бонапарта в деревне, Золя как бы походя вкладывает в уста мэра такие слова: "Наконец-то вы отдохнете. А то, говорят, вас порой донимают кошмары. Все мерещатся расстрелы да реки крови". В статье "Наши поэты" Золя говорит об уходящем в прошлое романтизме, о поэтической группе "парнасцев". Это серьезная литературная статья, но и здесь он успевает обронить несколько слов, направленных против Империи: "Да, воздух Империи вреден для поэзии... Когда же придут наконец поэты без страха перед настоящим, с верой в будущее, которые откроют в самих себе бурный источник созидательной жизни?" За восемь дней до начала франко-прусской войны Золя публикует очерк "Война", заканчивающийся словами: "Будь проклята ты, война, обрекающая Францию на слезы". Буквально за день до объявления войны, Золя рисует образ шовиниста, который "защищает свою землю бахвальством". "...Шовинист разгуливает по бульварам со своим знаменем. Каждый вечер он устремляется в атаку на столики в кафе "Риш". "Смерть пруссакам!" -- кричит он... и покорно дает полицейским себя отдубасить Что ж! Каждый развлекается, как умеет!" Но началась война, и шовинистов как ветром сдуло. Настоящие патриоты оказались в рядах республиканцев-демократов. В очерке "Да здравствует Франция!" Золя изображает такого истинного патриота. Его и ему подобных до сих пор еще называют "плохими солдатами", но именно такие, как он, будут до конца отстаивать честь Франции. "Если, на беду, мы испытаем поражение, тогда пусть на Империю обрушится проклятие. Если же мы будем победителями, тогда лишь Францию необходимо благодарить за победу..."
   Помимо газеты "Ла Клош" Золя одновременно сотрудничает в "Ле Раппель" и "Трибюн" -- газетах республиканского толка. В "Ле Раппель" Золя выступает также в качестве одного из редакторов. Республиканская активность Золя привлекает внимание имперской полиции, и за ним устанавливается слежка. Позднее Золя не без гордости скажет, что он "старый республиканец" ("Республика и литература"), и это будет истинной правдой. Еще работая в "Ла Клош", Золя устанавливает связь с газетой "Марсельский Семафор". Умеренно-либеральный орган орлеанистов, предоставляя свои страницы Золя, предупредил его о необходимости быть осторожным и умеренным в оценках событий. Однако Золя не очень считался с этим предупреждением. Корреспонденции Золя в "Марсельский Семафор" с 19 апреля по 30 мая 1871 года (когда он прервал сотрудничество в "Ла Клош") представляют огромный интерес, так как в них говорится, в частности, о Парижской Коммуне.
   Прожив некоторое время в осажденном Париже, Золя мог лично наблюдать за действиями коммунаров. Писатель осуждает восставших, объясняя их поступки чьими-то злыми происками, но одновременно предостерегает читателей от слишком поспешных выводов и слепой веры в газетные сообщения. Да, здесь "свирепствует террор, индивидуальная свобода и уважение и собственности попраны, обыски и реквизиции используются, как рычаги управления. Но это ложь, что кровь течет по улицам..." [168]. Золя испытывает искреннее сострадание к жертвам гражданской войны, и прежде всего к рабочим. "К настоящим рабочим, к тем, кого нужда или убеждения толкают под картечь, мое сочувствие велико, я не боюсь это повторять". И он описывает "походные госпитали на колесах", "страшную тюрьму Клиши, которую превратили во временный морг" [169], слезы вдов и детей.
   Негодование вызывает у Золя то, что он называет "постыдными сценами". С холмов Монмартра можно было наблюдать подавление Коммуны, и тысячи буржуазных обывателей приходили сюда, как на свидание, испытывая омерзительное удовольствие от кровавой бойни, которая открывалась им с естественного амфитеатра Монмартрского холма. "Приносили с собой стулья, складные сиденья... За два су можно было приобрести места, как в партере театра". Толпа неистовствовала от восторга, когда видела вспышки разрывных снарядов, шутила, смеялась.
   Двадцать четвертого мая Париж горел. Золя потрясен: "Вчерашний день -- 24 мая 1871 года будет записан в нашей истории траурными буквами". "Прошедшая ночь была сплошным кровавым заревом". Но сильнее всего взволновала Золя -- "кровавая неделя". "Представьте себе груды трупов, сваленных под мостами. Нет, никогда мне не забыть, как страшно сжалось у меня сердце, когда я оказался перед этим ужасным нагромождением человеческой плоти, валяющейся у причалов". И, наконец, -- последняя сцена трагедии: кладбище Пер-Лашез -- конечное прибежище павших коммунаров -- и расстрел у кладбищенской стены.
   Письма Золя в "Марсельский Семафор" проникнуты презрением к "победителям" и сочувствием к их жертвам.
   Несколько месяцев спустя, возобновив сотрудничество в "Ла Клош", Золя напишет очерк "Добрые старые времена". В нем он покажет истинное лицо торжествующих победителей. Великая трагедия, обрушившаяся на Францию, не изменила привычек буржуазии. Как и в "добрые старые времена" Империи, молодые бездельники вновь вкушают все прелести праздной жизни; в Булонском лесу, как призраки "былых времен", появились роскошные экипажи с изнеженными дамами; человека, неосторожно крикнувшего: "Да здравствует республика!" -- хватают полицейские... как это случалось в "добрые старые времена". Всей этой нечисти, воскресшей после кровавых дней Коммуны, Золя бросает слово "Седан" -- символ поражения и унижения Франции. "Он ваш по праву. Седан -- плод вашего веселья... Седан -- последняя гримаса мертвецки пьяного карнавала".
   После падения и разгрома Коммуны президентом Французской республики становится Тьер. Большинство в Национальном собрании принадлежит монархическим партиям, и только угроза нового народного восстания заставляет их терпеть "республику без республиканцев". Борьба за республику, против угрозы реставрации монархии становится первоочередной задачей демократических сил страны. И в этой борьбе Золя участвует с той же страстностью, с какой он выступал против режима Империи. В одной из корреспонденций, напечатанной в "Семафоре" (от 21 августа 1873 г.), Золя подверг разбору книгу умеренного республиканца Жюля Греви "Неизбежность республики". Соглашаясь с выводами Греви, он писал: "Все реставрированные монархии делали лишь привал между двумя бурями. Республика откроет нам дверь в будущее".
   Вплоть до 1879 года положение во Франции было крайне напряженным, и только победа левых сил на выборах в сенат привела к окончательному утверждению республики.
   Золя прекратил сотрудничество в "Семафоре" в 1877 году. Отчасти это было вызвано тем, что с 1875 года перед ним открылось новое поле журналистской деятельности. По рекомендации И. С. Тургенева Золя становится постоянным парижским обозревателем русского журнала "Вестник Европы". Помимо материальных соображений, которые в ту пору имели для Золя немаловажное значение, писатель трезво оценил некоторые преимущества печатания за границей. В "Вестнике Европы" он мог более свободно выразить свое мнение по многим вопросам, и прежде всего по вопросам искусства и литературы. На протяжении шести лет Золя ежемесячно должен был отправлять в Петербург свои парижские корреспонденции объемом от полутора до двух печатных листов. Позднее эти корреспонденции составили самые значительные его литературно-критические сборники -- "Романисты-натуралисты", "Литературные документы" и частично "Экспериментальный роман". Сотрудничество в "Вестнике Европы" можно считать вершиной журналистской деятельности писателя.
   Значительную часть корреспонденций, напечатанных в "Вестнике Европы" составили статьи по вопросам искусства и литературы. За ними шли очерки, посвященные парижским и провинциальным правам или каким-либо знаменательным событиям, рассказы и отрывки из крупных произведений, статьи на разные другие темы.
   Из статей в "Вестнике Европы", характеризующих Золя как публициста, следует назвать такие, как "Ипполит Тэн и его новая книга о Франции" (1876), "Тьер -- основатель Республики" (1877), "Мои воспоминания из военных эпох" (1877), "Французская революция в книге Тэна" (1878), "Литература и политика" (1879). Ни одна из этих статей (кроме статьи "Литература и политика") самим Золя не включалась в какой-либо сборник, вышедший во Франции.
   Наименее удачной и даже огорчительной для передового русского читателя была статья "Тьер -- основатель Республики". Опубликованная в декабрьском номере журнала за 1877 год, но написанная раньше, она отразила сложные политические переживания Золя. Республика вновь была в опасности. Правительство, возглавляемое монархистом герцогом де Брольи, распустило палату депутатов и организовало массовые репрессии по отношению к республиканцам. В этой обстановке даже Тьер пригрезился Золя защитником республики, и он всерьез восхваляет его патриотизм. В шовинистическом духе написана полустатья-полуочерк "Мои воспоминания из военных эпох", но есть в ней интересные мысли о династических и национальных войнах.
   Наиболее значительной представляется статья "Французская революция в книге Тэна". Золя объясняет интерес, проявленный Тэном к революции конца XVIII века, недавними событиями 1870-1871 годов. "Политическая тревога слишком просвечивает из-под научной методы. Тэн, несмотря на свою кажущуюся холодность аналитика, проявляет страсть консерватора, которого Коммуна привела в негодование и устрашила". Золя уличает Тэна в ненависти к революции и в тенденциозном освещении связанных с ней событий. Особенно неубедительным кажется Золя утверждение историка об иностранном влиянии на революцию. "Во время Коммуны тоже толковали, что восстание произведено иностранцами... Но мы, очевидцы событий Коммуны, мы пожимаем плечами..." Тэн изображает революционеров, как страшилищ, потерявших человеческий облик. И на это Золя отвечает ему, вспоминая дни Коммуны: "...то были рабочие, мелкие лавочники, с которыми ежедневно сталкиваешься на улице..." Золя осуждает Тэна за то, что тот в угоду своей концепции подтасовывает всем известные факты, клевещет на революцию: "Читая Тэна, можно также подумать, что никогда на свете не проливалось столько человеческой крови... Считают, что число жертв террора доходит до одиннадцати тысяч. А между тем известно, что эта цифра была далеко превзойдена при одном взятии Парижа в 1871 году. В три дня было больше расстреляно, нежели гильотинировали революционеры в несколько месяцев".
   После победы республиканцев на выборах и досрочной отставки в 1879 году президента Мак-Магона положение в стране стабилизировалось, республика победила. Новым президентом был избран Жюль Греви, а председателем палаты депутатов Леон Гамбетта. Казалось бы, "старый республиканец" Золя мог свободно вздохнуть, ибо все его мечты осуществились. На самом же деле писатель скоро увидел, что Республика, которую он так долго ждал и за которую так горячо ратовал, обманула его, как обманула она и других. Придя к власти, умеренные республиканцы не выполнили своих обещаний. Вместо того чтобы провести реформы, они выдвинули оппортунистические лозунги, отложив наиболее радикальные мероприятия до "удобного момента".
   Разочарованный Золя решил начать кампанию против недавних своих соратников. С 20 сентября 1880 года по 22 сентября 1881 года он публикует в газете "Фигаро" серию статей, которые позднее объединит под общим названием "Поход". Статьи в "Фигаро" были новым шагом в развитии публицистического творчества Золя. Сохранив присущую ему страстность и убежденность, он поднимается теперь до больших обобщений. Пользуясь конкретными поводами, критикуя действия определенных политических партий и определенных лиц, Золя создает обобщенную картину буржуазных политических нравов. Перечитывая эти статьи, удивляешься их сегодняшней злободневности -- так метки характеристики, так выразительны типы, -- не портреты конкретных лиц, а именно типы буржуазных политиканов.
   Что же заставило Золя отвернуться от буржуазной политики, причислить себя к "партии равнодушных", провозгласить воинствующий аполитизм? Исследуя нравы буржуазных партий, в том числе и нравы партии республиканцев, Золя приходит к выводу, что современные ему политики мало чем отличаются от лавочников, вся жизнь которых устремлена на достижение корыстных целей. В статье "Будущий министр" он говорит о некоем Шарле Флоке, одном из многочисленных честолюбцев, "рвущихся к правительственному пирогу". Флоке бездарен и тускл во всех отношениях, но "буржуазная расчетливость у него в крови". Это-то и сулит ему непременный успех. В статье "Тридцать шесть республик" Золя с горечью восклицает: "Неужели нельзя быть честным республиканцем, не стремясь упрятать Францию себе в карман?" Республика перестала быть единой, потому что каждый политический деятель, стремясь к политической власти, отстаивает свою "республику", и Золя насчитывает их тридцать шесть -- этих выдуманных "республик": Республику Гамбетты, Республику Рошфора, Республику Эбрара и т. д. С усердием лавочников они добиваются выгодной распродажи своих идей и, как лавочники, стараются погубить своих ближайших конкурентов. "Знаю я эти республиканские лавочки: меня обвиняют в том, что я в них не остался". И Золя дает им названия: "лавочка непримиримых, лавочка романтического толка, лавочка республиканцев-доктринеров, лавочка республиканцев-педагогов". Золя зло высмеивает вчерашних революционеров, которых собственное возвышение превращает в робких и стыдливых консерваторов. Наиболее типичной в этом отношении фигурой он считает Гамбетту, который "сумел использовать политические события в своих интересах". Не подлинная революционность, а пустозвонные речи обеспечивают Гамбетте успех у толпы. "Когда вчерашние революционеры пристроились к делу и довольны, они уже больше не страшны", и Золя поднимает на щит роман Доде "Нума Руместан", прототипом главного героя которого послужил тот же Гамбетта. "Отныне Нума Руместан будет жить как одна из разновидностей лжеца... Тип этот порожден определенным народом и определенной эпохой".
   Лавочникам от политики Золя противопоставляет честных тружеников, на которых политика не оказала своего тлетворного влияния. "Из тридцати шести миллионов их тридцать пять миллионов". И Золя предупреждает: "Равнодушные" могут составить "партию негодующих". "Это было бы великолепно -- революция скептиков! К оружию! На баррикады! Нас тридцать пять против одного, нам достаточно выйти на улицы, чтобы их раздавить" ("Партия негодующих"). Золя ищет выхода в подлинной демократии: "Демократия -- в ней будущее" ("Демократия"), Завершая свой "Поход" в "Фигаро" и расставаясь с читателями, Золя отдает дань республиканской форме правления, которую он считает "единственно справедливой и возможной", но он еще раз осуждает шумливую посредственность, человеческое тщеславие -- все то, что стало, на его взгляд, типичным для победившей буржуазной республики.
   После выхода сборника "Поход" в жизни Золя происходят события, оказавшие на него серьезное воздействие. Создавая роман "Жерминаль", он посещает собрания организованных рабочих, слушает выступление П. Лафарга и Ш. Лонге, узнает о существовании "Международного товарищества рабочих" и о деятельности Маркса, а в 1886 году встречается с Жюлем Гедом. При подготовке романа "Земля" писатель вновь сталкивается с проблемами социализма, и это заставляет его сделать важное признание своему голландскому другу Ван Сантен Кольфу: "Хочу заняться вопросом социальной природы собственности... За какое исследование я теперь ни берусь, я неизменно наталкиваюсь на социализм". Так творческая работа Золя, кропотливое собирание материалов для "Ругон-Маккаров", поиски справедливости и истины, привели его естественным образом к социализму. Правда, социалистический идеал Золя был туманен и расплывчат -- он увлекся идеями Фурье и научный социализм так и не стал его мировоззрением, но Золя шел к нему, все более и более сближаясь с французскими социалистами (в частности, с Ж. Жоресом). "Старый республиканец и в будущем, вероятно, социалист", -- так писал о себе Золя в одной из статей "Нового похода".
   В девяностых годах Золя мог только убедиться в правоте своих оценок буржуазной политической кухни. Францию едва миновала гроза нового государственного переворота, который готовил генерал Буланже, завоевавший симпатии французского обывателя своей демагогической политикой. В начале последнего десятилетия века Францию потрясло известие о "Панамском скандале" -- крупной авантюре, в которой оказались замешаны подкупленные депутаты и даже министры. Частая смена кабинетов стала обычным делом в правительственных кругах, шовинистические настроения, все возрастающее влияние клерикалов открывали путь реакции к ключевым позициям в государстве. Республика находилась в опасности, и Золя вновь берется за перо. С конца 1895 года до середины 1896 года он публикует в газете "Фигаро" статьи, получившие название "Новый поход". Золя озабочен судьбой республики, настроениями молодежи, упадком в искусстве, ростом антисемитизма, усилившимся влиянием церкви. Увы! Золя признает, что "с провозглашением республики бедствия не кончаются", но он решительно выступает на ее защиту, ибо воспитание истинных республиканцев дело трудное и на это уходят годы ("Добродетель Республики"). Именно потому так и озабочен Золя судьбами молодежи, от которой зависит будущее. В статье "Одинокий", посвященной творчеству Поля Верлена, Золя с удивлением отмечает, что вокруг имени этого поэта на глазах творится легенда, и творит эту легенду молодежь. Золя не против Верлена, не против его поэзии, он даже хвалит его, но с оговоркой: "Стихи рождались у него, как груши... он никогда ни к чему не стремился". И Золя с грустью отмечает увлечение современной молодежи свихнувшимися, обездоленными, не осуществившими до конца своих возможностей поэтами. Его тревожит духовное развитие молодого поколения, которое пренебрегает здоровыми источниками жизни и поэзии.
   Статья Золя вызвала бурные отклики. Поклонники Верлена, декадентствующая молодежь обрушила на стареющего писателя самые унизительные оскорбления. Золя ответил прекрасной статьей "К молодежи". Воздав хвалу молодости, он вновь вернулся к литературным вкусам своих младших современников, выбирающих себе учителей среди "писателей отщепенцев, витающих в заоблачных туманах мистики". Но... "народы умирают, если они перестают любить жизнь, одурманенные таинствами мистерии". И Золя приходит к выводу, что его и эту молодежь разделяет именно отношение к жизни -- "я стремлюсь к свету и истине, а вы барахтаетесь во тьме". Что же такое жизнь и подлинное творчество? В следующие слова Золя как бы вкладывает весь свой жизненный и художнический опыт, последние свои раздумья над великими проблемами века: "Я испытываю жгучий интерес к нашей демократии, раздираемой противоречиями, стремящейся разрешить трагический вопрос о правах трудящихся; к демократии, людские страдания которой, доблесть, жалость, милосердие -- переливаются через край, так что ни один великий художник, описывая их, не может истощить своего таланта".
   Золя повсюду замечает следы упадка: "Конец века ознаменован всеобщими лихорадочными поисками оригинальности и подчиняется, как никогда, требованиям моды". Посетив очередной Салон живописи он приходит в ужас, увидев конечные итоги того нового направления в живописи, которое он в прошлом защищал. "Когда новаторство попадает в лапы к моде, оно становится чудовищным, утрачивает элементарный здравый смысл". В Салоне Золя увидел полотна, которые "как будто подверглись длительной стирке", "преднамеренную бледную немочь" и рядом с ними другие "шедевры" нового искусства, где "лица -- всего лишь пятна; деревья, дома, материки, моря -- все пятна". Обо всем этом Золя говорит не как художественный критик, а как человек, взволнованный деградацией духовной жизни, всеобщим упадком -- в искусстве, в политике, в общественных нравах.
   Еще не зная, что вскоре ему предстоит вмешаться в дело, порожденное шовинизмом и антисемитизмом, но как бы предугадывая это, Золя пишет статью "В защиту евреев". "Уже несколько лет я со все возрастающим удивлением и отвращением наблюдаю кампанию против евреев". Еврейский вопрос -- это вместе с тем вопрос расовых отношений. Культ расы, расовая непримиримость "возвращают нас к первобытным временам, к тем временам, когда наши предки, жившие в лесах и пещерах, убивали друг друга лишь только потому, что у них были разные голоса и волосы".
   На статьях "Нового похода" лежит печать лирической грусти. Золя часто возвращается к дням своей молодости, вспоминает разные эпизоды из своей жизни. Он опечален тем, что многие из его надежд не сбылись, что пришла незаметно старость. Но голос его по-прежнему тверд, а суждения зрелы, как никогда.
   Дело Дрейфуса вторглось в жизнь Золя совсем неожиданно, но в том, что он им заинтересовался, была своя закономерность. Создавая свои произведения, Золя изучал жизнь, а жизнь, в свою очередь, учила его. Через изучение жизни он пришел к социализму, та же жизнь подсказала ему, что одна кабинетная работа не в состоянии изменить положение вещей в мире. Современное общество требует от человека активности, действия. Дело Дрейфуса заставило Золя выйти из тиши своего кабинета, оторвало от дорогого сердцу Медана, от столь привычного, годами сложившегося, распорядка жизни. Началось это с ноября 1897 года, когда журналист Бернар Лазар и другие лица представили Золя документы, относящиеся к делу капитана Альфреда Дрейфуса, осужденного еще в 1894 году. Золя очень пригодился опыт работы по собиранию материалов для "Ругон-Маккаров" и "Трех городов". Нитку за ниткой распутывал он это "странное дело". И хотя судебные заседания проходили при закрытых дверях (речь шла о шпионаже в пользу Германии), а в распоряжении Золя были только второстепенные документы, он пришел к выводу: Дрейфус не виновен! После этого Золя уже не мог оставаться в стороне, не мог молчать и 13 января 1898 года опубликовал в газете "Орор" открытое письмо к президенту республики Феликсу Фору -- "Я обвиняю!". Этот замечательный документ навсегда вошел в историю.
   Изложив суть дела и приведя аргументы в подтверждение невиновности Дрейфуса, Золя обвинил подполковников, генералов, экспертов, Военное ведомство и, наконец, военный суд -- всех, кто был причастен к "Делу", в юридическом преступлении. В конце письма Золя говорил: "Я незнаком с людьми, которых я обвиняю, я даже никогда их не видел, у меня нет против них ни злопамятства, ни личной ненависти. Они являются для меня олицетворением социального зла. Я совершаю сейчас революционный акт, направленный к тому, чтобы приблизить торжество правды и справедливости".
   Золя, как известно, был привлечен к уголовной ответственности и осужден на год тюремного заключения. Тайно эмигрировав в Англию, он избежал незаслуженного наказания, но борьбу не прекратил. В 1899 году Золя вернулся в Париж и к этому же времени правительство Франции вернуло Дрейфуса с Чертова острова, где он отбывал каторгу. Золя победил.
   Дело Дрейфуса не затронуло и не могло затронуть основ буржуазного общества, но оно провело черту между силами реакции и прогресса, обнажило уродливые формы буржуазной демократии. Имя Золя было на устах всех честных людей. "Золя вырос на целых три аршина, -- писал А. П. Чехов, -- от его протестующих писем точно свежим ветром повеяло, и каждый француз почувствовал, что, слава богу, есть еще справедливость на свете и что, если осудят невиновного, есть кому вступиться".
   Золя публикует в газетах "Фигаро" и "Орор", а также отдельными брошюрами статьи и письма, прямо или косвенно относящиеся к "Делу Дрейфуса". Собранные вместе, они составили книгу -- "Истина шествует" (1901). Кроме упомянутого письма к президенту Феликсу Фору, наиболее примечательны: "Письмо юным", "Мой отец", "Письмо Франции". Статьи эти Золя писал в трудные для него дни клеветы и преследований, оставшись один, с немногими друзьями. Тем разительнее то мужество, которое так ярко проявилось в каждой строке его публичных выступлений.
   "Истина шествует" -- последний публицистический сборник Золя, достойно венчающий его многолетнюю и плодотворную работу в газетах. От сборника "Что мне ненавистно" до "Я обвиняю!" -- таков славный путь Золя-публициста.

----------------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Золя Эмиль. Собрание сочинений в 26-ти томах. Том 26: Из сборников "Поход", "Новый поход", "Истина шествует". Смесь. Письма. -- Москва: Издательство "Художественная литература", 1967.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru